Формируя и укрепляя свою политическую позицию, Конфуций доказал, что у него был талант выгодно использовать существующее положение дел. 

В качестве активного государственного деятеля он не был оппортунистом, склонявшимся перед слишком могущественными для него силами и подчинявшимся им; он не плыл по течению. Напротив, он был идеалистом, не способным отклониться от пути, который указывали принятые им незыблемые убеждения.
Конфуций считал, что управление страной должно корениться в нравственном сознании человека. Итак, по его мнению, ключ к управлению лежал в назначении на государственные должности высоконравственных людей. 

Когда луский князь Ай-гун спросил Конфуция, как добиться повиновения народа, он получил ответ: «Если возвысить прямых и подчинить им кривых, народ будет покорным; если возвысить кривых и подчинить им прямых, народ не будет покорным». Эти слова трактуют как плохо завуалированную критику управления Ай-гуна, который не назначал на высокие посты честных и справедливых людей, а отдал контроль над страной в руки порочных и бесчестных министров. По крайней мере, с точки зрения Конфуция управление княжеством Лу принадлежало кривым (то есть бесчестным и несправедливым) слугам вассалов. Однако чтобы прояснить это утверждение, следует подробнее взглянуть на управление Лу в то время.
Как я говорил в первой части, в конце периода Весен и Осеней, примерно тогда, когда родился Конфуций, влияние происходивших от прежнего правителя Лу князя Хуань-гуна Трех семей – Мэнсунь, Шусунь и Цзисунь – чрезвычайно усилилось. Они захватили всю политическую власть, и в княжестве фактически воцарилась олигархия Трех семей, «трех кланов из дома Хуань-гуна». Самой влиятельной из трех была семья Цзисунь. 

Три семьи получили наследственные привилегии занятия важнейших должностей в правительстве Лу. Вместе с тем существовала договоренность, согласно которой пост первого министра пожизненно занимал старший из глав Трех семей. Когда Конфуций стал взрослым, на этой должности находился, по праву старшинства, Чжаоцзы из семьи Шусунь. С другой стороны, реальная власть, которой располагал клан Цзи, была такова, что одна эта семья была в состоянии противостоять семьям Шусунь и Мэнсунь и ее глава, Цзи Пинцзы, фактически контролировал управление в Лу.
Когда Конфуцию было тридцать шесть лет (в 517 году до н. э.), Чжао-гун, луский князь, устроил торжество в честь своего предшественника Сян-гуна. В храме Сян-гуна должны были исполнить танцы и музыку, однако двор впал в такую бедность и так ослаб, что не в состоянии был содержать необходимый для этого ансамбль музыкантов и танцоров. Хотя это было официальное торжество в честь предков правителя княжества, смогли явиться лишь два танцора, да и те сумели показать лишь небрежный и неслаженный танец. В противоположность этому на празднестве в семейном храме семьи Цзи состоялось представление с танцами и музыкой, причем танцующие образовали восемь рядов, в каждом по восемь человек; таким образом, танцоров было шестьдесят четыре. Увидев это, Конфуций в негодовании воскликнул: «Восемью рядами танцуют в храме! Если это можно снести, то чего же нельзя?!»
Танец, при котором шестьдесят четыре танцора выстраивались в восемь рядов, был частью серьезной официальной церемонии, дозволенной лишь царскому дому Чжоу. Члены семьи Цзи – с точки зрения императора Чжоу, лишь подчиненные вассалов – устроили такой танец во время своего домашнего торжества в честь собственных предков. И такое бесцеремонное поведение со стороны не имевшей на это никакого права семьи Цзи при дворе ослабевшего князя Лу должно было вызвать гнев и досаду у молодого Конфуция. Но не все в Лу безучастно наблюдали за затмившимся счастьем княжеского дома и за тиранией Трех семей. Не только Конфуция привело в негодование это невыносимое зрелище – сам луский князь в конце концов тоже был вынужден действовать.
Правление этого князя, Чжао-гуна, во второй половине середины периода Чуньцю пришлось на время, когда в государствах центральной равнины были часты убийства правителей и отправка их в изгнание. Хотя споры о престолонаследии были нередки и в начале эпохи Весен и Осеней, более ранние и последующие беспорядки четко отличаются друг от друга по своему характеру. В начале Чуньцю усобицы возникали из-за споров аристократических группировок, стремящихся вырвать власть у могущественного и деспотичного князя. В середине же этого периода усобицы были последним противоборством князей, лишившихся влияния в политике, и знати, к тому времени завладевшей привилегией наследственного назначения на все высшие должности в государстве и постепенно узурпировавшей всю княжескую власть.
Правители государств не могли примириться с таким обращением со стороны знати, и их решимость разрушить созданный аристократами олигархический режим крепла. Политические и социальные условия той поры допускали такие надежды, поскольку примерно к тому же времени относится заметная перемена в распределении компетенций социальных слоев в городах-государствах – с началом этой перемены стал слабеть авторитет самой знати в обществе. Дело постепенно шло к передаче власти недавно возникшему классу служилых, представители которого постепенно набирались знаний и военного мастерства. Из-за своих талантов они и попадали на службу к аристократическим родам. Князья рассчитывали, назначая на должности таких недавно выдвинувшихся служилых – военных или чиновников, одним ударом вырвать из рук старых аристократических группировок монополию на управление.
Дело было в 530 году до н. э., за тринадцать лет до того, как танец восьми рядов танцоров, устроенный семьей Цзи, вызвал гнев Конфуция. Пинцзы, ставший очередным старейшим представителем семьи Цзи, пренебрег посылкой поздравлений по случаю своего вступления в права главы семейства Нань Куаю, мэру города Би (главной укрепленной резиденции семьи Цзи). Обидевшись на такое невнимание, Нань Куай составил заговор с целью сместить Пинцзы и вернуть владения и богатства семьи Цзи государству Лу. Однако, к несчастью, этот план потерпел неудачу, и, сделав безуспешную попытку сдать крепость Би соседнему княжеству Ци, он в конце концов бежал в Ци. Итак, знать, ранее отобравшая у князей контроль над страной, теперь сама теряла власть, которая переходила к представителям нового класса служилых, подчиненным аристократов. К концу середины эпохи Весен и Осеней, когда Конфуций становился взрослым, в княжестве Лу повторилась старая история о подчиненном, оборачивающемся против своего хозяина и побеждающем его.
Пока Пинцзы устраивал танец восьми рядов танцоров (он был посягательством на ритуал, являвшийся прерогативой чжоуского императора) во время празднества в семейном святилище и предавался грандиозным мечтаниям, в строгой конспирации составлялся заговор, целью которого было свержение автократии дома Цзи одним ударом. Источником конфликта была ссора между Пинцзы и его ближайшими соседями – семьей Хоу. Кроме того, тот факт, что Цзи приютили некого Цзан Цзэна после его побега в результате внутрисемейного конфликта в роде Цзан, положил начало враждебности между семьями Цзи и Цзан. Семья Цзан была самым известным луским кланом, из нее вышли многие мудрые и славные государственные деятели, и до сих пор она на протяжении многих поколений поддерживала самые тесные отношения с семьей Цзи.
Дед и прадед Пинцзы были талантливыми первыми министрами в Лу и составили себе хорошую репутацию на этом посту. И сам Пинцзы поддерживал близкие отношения с некоторыми высокопоставленными чиновниками государства Цзинь, лидера северной коалиции. Таким образом, он располагал серьезной поддержкой и во внешних, и во внутренних делах государства и, полагаясь на могущество своего дома, бесстыдно устроил упомянутый танец. Эта беззастенчивая узурпация вызвала неодобрение всех людей доброй воли. Хотя семья Цзан и была по статусу ниже Трех семей, она все же пользовалась в Лу некоторым признанием. В глазах остальной недовольной аристократической молодежи ссора с этим известным кланом создала пропасть, навести мост над которой было уже нельзя.
В один из дней девятого месяца 517 года до н. э. Шусуня Чжаоцзы, добившегося доверия народа Лу своей умелой политикой на посту первого министра, не было в стране. Воспользовавшись этим удобным случаем, недовольные молодые аристократы объединились с кланом Хоу и подняли отряд, который взял приступом принадлежавшее клану Цзи поместье. Застигнутый врасплох Пинцзы укрылся в угловой башне. Там он начал переговоры с молодым аристократом, осадившим его в укрытии. Глава клана Цзи просил позволения уехать из города, но ему отказали. Тогда он изъявил желание отказаться от должности министра и удалиться в свою крепость Би, однако и этого ему не разрешили. Немедленно вслед за тем он предложил погрузить семейное имущество на пять колесниц и оставить государство. Эту просьбу также отклонили. Казалось, что Цзи Пинцзы не уйти живым.
На самом деле, если бы в тот момент достигли какого-нибудь компромисса и главу клана Цзи мирно выслали бы или в деревню, или куда-нибудь за границу, план князя мог осуществиться. Прозорливый верный приближенный князя по имени Цзы Цзяцзы непрерывно предлагал решения спорного вопроса, но Чжао-гун упорно отказывался согласиться на любые условия. Тем временем старый слуга семьи Шусунь, оставленный за главного в отсутствие хозяина, собрал своих домочадцев и обратился к ним с такими словами: «Мы – подчиненные. Мы не смеем претендовать на знание интересов всего государства. Что для нас лучше – чтобы глава семьи Цзи остался жив или чтобы он умер?» Таким образом он напоминал своим слушателям, что они служат не лускому князю, а семье Шусунь. Сами по себе дела дома Шусунь для них намного важнее, чем государственные дела. И поэтому следует подумать о том, что будет с семьей Шусунь и, конечно, с жалованьем ее слуг, если дому Цзи придется пасть и князь снова захватит бразды правления. «Если глава дома Цзи погибнет, это будет означать и конец главы рода Шусунь», – немедленно отозвались все.
Интересы кланов Цзи и Шусунь были в основном идентичны. Это значило, что клану Цзи будет выслана помощь. Решение было единогласным, и немедленно были подняты войска, которые должны были идти на выручку Пинцзы. Клан Мэнсунь также, не теряя времени, присоединил свой отряд к спасательной экспедиции. Атакованная объединенными силами испытанных в боях войск этих двух семейств, разношерстная армия луского князя почти не оказала сопротивления и была полностью разгромлена.
Итак, государственный переворот Чжао-гуна потерпел неудачу в течение одного дня, хотя мгновение казалось, что он успешно осуществится. Чжао-гун был вынужден спасаться из столицы бегством и уехать в Ци, где он провел семь лет в изгнании до самой своей смерти. Следует сказать, что Три семьи тиранически властвовали в Лу. Однако во внутриполитической ситуации был по крайней мере один плюс: вконец ослабевший княжеский дом, полностью лишенный влияния в сфере управления, довольствовался ролью лакея Трех семей, и поэтому хотя бы из других государств казалось, что в Лу не было волнений, связанных с престолонаследием. Еще важнее то, что знатные семейства, находившиеся у власти в Лу, не практиковали жестоких убийств князей. В этот раз впервые в истории Лу князь столкнулся с противодействием народа и был выдворен из страны.
В том же самом году молодой Конфуций вскипел в праведном негодовании при виде танца в восемь рядов, устроенного на переднем дворе дома Цзи. Вряд ли нужно тратить слова на описание чувств, испытанных Конфуцием, когда он смотрел на такую узурпацию царских прерогатив. Но исторические документы Лу молчат об этом, и до нас не дошло свидетельств о каких-либо действиях, предпринятых по этому поводу пока еще безвестным Конфуцием.
Однажды Конфуций сказал: «Пусть даже варвары на востоке и на севере от нас обладают государями, они все же уступают ся[населению Китая], лишенным государей». (Издавна существует некоторое противоречие между точным переводом этого высказывания и его интерпретациями: Чжу Си (1130–1200), великий конфуцианский ортодоксальный интерпретатор канонов, живший во время правления династии Сун, принял несколько натянутую с грамматической точки зрения трактовку: «Если бы даже у восточных и северных варваров были правители, они все же не были бы подобны ся,лишенным государей».) Как бы то ни было, здесь речь идет о последней фразе, в трактовке которой все сходятся: слова «лишенные государей», видимо, должны были недвусмысленно и очевидно указывать на государство Лу, где жил Конфуций: оно переживало долгий семилетний период междуцарствия после бегства Чжао-гуна в Ци.
После побега Чжао-гуна Цзи Пинцзы остался регентом. Поскольку он носил как украшение яшму, принадлежавшую по праву князю, когда Пинцзы умер, возник даже вопрос, не похоронить ли его вместе с этой драгоценностью. Как должен был отреагировать Конфуций, увидев такое положение дел? Как он мог примириться с этой самодовольной узурпацией Пинцзы пустующего луского трона? И что он думал о самом пустующем троне?
Видимо, у него возникли сомнения: ведь говорят, что и у варваров есть правители, так, может быть, у них управление лучше, чем в Лу? Эти опасения подавить было нельзя, и, вероятно, так у него возникла мысль о том, что следует уехать из Лу, отрезать себе путь к центральным княжествам и отправиться в земли варваров. Но с другой стороны, центральные княжества все же были отечеством культуры. Да, лускому князю пришлось уехать из своего государства, но Лу, в конце концов, было родиной Конфуция. В конечном счете он решил, что, возможно, ему следует остаться в Лу и в границах собственно Китая; но ему следует приложить все усилия к преобразованию Лу и улучшению условий в Китае.
Но суровая тирания Пинцзы из рода Цзи была невыносимой: он не мог заставить себя прожить и один день в таком Лу. И наступил момент, когда он испытал сильнейшее желание сесть на корабль и уплыть в края варваров. В «Изречениях» нет точного указания на то, когда в нем возник этот импульс, хотя там и упоминается о посещении Конфуцием княжества Ци, о его беседе с правителем этого государства Цзин-гуном и о том, как он слушал знаменитую музыку Ци. Сыма Цянь, автор «Исторических записок», правильно объяснил отъезд Конфуция в Ци как результат внутренних волнений после побега Чжао-гуна из страны. Получается, что Конфуций последовал за своим государем, Чжао-гуном, к месту его изгнания в Ци.