Хотя при службах в честь божества он выступал за учтивое выполнение жертвоприношений и почтение к принимающему жертву, он отвергал объединение религии и управления, сохранявшиеся со времен династии Инь, из-за которого любое действие, затрагивавшее государство, предпринималось лишь тогда, когда устанавливали, чего хотят духи. Конфуций ясно ощущал необходимость отделения религии от дел, связанных с управлением. Поскольку он определял знание через признание этой необходимости, он считал, что и знание как таковое должно быть отделено от религии и не смешиваться с ней. Когда Цзы Лу спросил о служении душам умерших и духам, Конфуций ответил: «Не умея служить людям, как же служить душам умерших?» Тогда Цзы Лу стал расспрашивать наставника о смерти, и Конфуций ответил: «Не зная о жизни, как же узнать о смерти?»
Цзы Лу славился среди учеников своим бесстрашием и храбростью и был человеком авантюрного склада. Однако никто не отдавал столько сил поиску истины, сколько он. Любое наставление Конфуция он пытался претворить в жизнь немедленно и буквально. Поэтому о нем говорили: «Когда Цзы Лу что-нибудь слышал, он, пока не успевал этого осуществить, боялся лишь как бы не услышать о чем-то еще».
Тем не менее, такой нетерпеливый ученик в своем беззаветном стремлении к истине неизбежно многим пренебрегал и многое забывал. Как-то раз Конфуций, обратившись к нему по имени, сказал: «Ю, поведать ли тебе, что такое знание? Если знаешь это, считай, что знаешь, а не знаешь – считай, что не знаешь. Вот это и есть знание».

 Так он предостерегал Цзы Лу, чтобы тот под влиянием романтических импульсов не увлекся какой-нибудь пустой теорией.
Кроме того, Конфуций сказал, что, «глядя на проступки, можно узнать о человечности». В «Изречениях» есть также высказывание, согласно которому, «когда Хуэй (имя Янь Юаня, одного из учеников) слышит об одном, он догадывается о десяти; когда Цы (имя Цзы Гуна) слышит об одном, он догадывается о двух». Из этого следует, что, по мнению Конфуция, знание достигается через наблюдение и слушание, а коренится в опыте. Тем не менее, простой опыт наблюдения сам по себе не составляет знания: «Много слушая, выбирать из этого лучшее и следовать этому, много наблюдая, постигать – второстепенное знание». Следовательно, знание, получаемое из опыта и отбора лучшего в этом опыте, рассматривается не как высшее знание, но все-таки тоже знание. Конфуций сдержанно предполагает, что знание состоит в отборе данных из визуального и акустического опыта. В конечном счете знание оказывается способностью к различению, проявляющейся в отборе и следовании тому, что сочтено наилучшим в опыте.
Тем не менее знание не ограничивается простым отделением известного от неизвестного; если бы это было так, внимание уделялось бы только уже известным вещам, и не оставалось бы пространства для расширения знания. Когда Цзы Чжан спросил, можно ли узнать, как будут управлять Китаем десять поколений спустя, Конфуций отвечал: «Да: династия Инь основывалась на ритуалах династии Ся, то, от чего она в них отказалась, и то, что она к ним прибавила, можно узнать; династия Чжоу основывается на ритуалах династии Инь, то, от чего она в них отказалась, и то, что она к ним прибавила, можно узнать. Поэтому можно узнать и о тех, кто, верно, будут преемниками Чжоу даже и через сто поколений». Конфуций был уверен в том, что по тенденциям, проявившимся в изменениях, которые внесли династии Инь и Чжоу в предшествующую систему ритуалов, можно сделать вывод об их общем направлении, и точно так же можно сделать выводы о ситуации, которая возникнет сто поколений спустя. Таким образом, для Конфуция хорошее знание всей истории, вплоть до современного ему периода, должно быть основой для вынесения предсказаний по поводу хода будущих событий.

Следовательно, знание для него – это не просто что-то уже познанное или доступное познанию: известное должно стать основой для постижения неизвестного, познаваемое – для постижения непознаваемого. Только в случае с Цзы Лу Конфуций попытался не дать ему увлечься всеохватным постижением непознаваемого, к которому можно прийти, если не проводить границ между познаваемым и непознаваемым.
Следует обратить внимание также на то, что этот разговор с Цзы Лу приводится в главе, входящей в «Поздние изречения», а цитированный выше диалог с Фань Чи (о знании второго порядка, происходящего из опыта) – часть «Ранних изречений». Первый фрагмент, хотя поводом для него и послужило желание предостеречь и сдержать импульсивного Цзы Лу, в своем осуждении почитания духов содержит ощутимую антирелигиозную примесь. Второй же фрагмент, призывающий «почитать души умерших и духов, но держаться от них подальше», оставляет религию в ее собственных границах и являет пример трезвого и здорового стремления препятствовать ее вторжению в сферу управления. Оба утверждения фактически ограничивают религию, однако первое из них привлекает особое внимание тем, что в нем нападки на религию приобретают абсолютистский характер.
Во втором утверждении рациональная критика религии, начало которой положил Цзы Чань, получает более четкое выражение. В мысли Конфуция она становится рациональным наступлением на религию. В «Ранних изречениях», помимо рассматриваемой здесь дискуссии с Фань Чи, приводятся слова Конфуция, обращенные к Цзы Гуну, вознамерившемуся отменить ритуал объявления первого дня месяца в храме предков, который сопровождался принесением в жертву барана: «Цы (имя Цзы Гуна), тебе жаль барана, а мне жаль ритуала».

 То есть Конфуций не сочувствовал приносимому в жертву животному; его трогал лишь ритуал жертвоприношения, который он стремился сохранить. В той же главе есть фрагмент, где указано, что каждый раз, входя в Великий Храм, Конфуций задавал тамошним служащим всевозможные вопросы о происходившем там ритуальном действе.
Следовательно, в «Ранних изречениях» нападки Конфуция на религию не отличаются тотальным характером. Там Конфуций выглядит человеком, желающим, по крайней мере, в той степени, в какой это было практично, сохранить ритуал публичных религиозных церемоний в городе-государстве в его первоначальном формальном и правильном виде. Однако в его время начался расцвет новой популярной религии. Об этом Конфуций говорил: «Приносить жертвы духам чужих предков – это лесть. Видеть должное и не быть в состоянии осуществить его – недостаток мужества». Здесь он сурово критикует недавно возникшую религию, которая призывала приносить жертвы духам, о которых говорила не ортодоксальная традиция, а новые чародеи. 

Но в этом высказывании нет порицания практики жертвоприношений государственным божествам и празднеств в честь духов предков знатных семей. И Конфуций отвергал как трусов, пренебрегающих долгом, своих коллег, принимавших эти верования.
В «Ранних изречениях» также сказано, что Конфуций «приносил жертвы предкам, как если бы они присутствовали при этом; приносил жертвы духам, как если бы духи присутствовали при этом». Это не значит, что Конфуций был убежден, будто души или духи умерших предков обладали какими-то духовными или сверхчеловеческими силами, посредством которых они могли реально контролировать события человеческого мира.
Нет и никаких намеков на то, что следует верить в такую силу духов или как-то ею пользоваться. Скорее можно сказать, что он считал духов обладающими теми же возможностями, что и люди. Потому, по его мнению, им следовало приносить жертвы с тем же уважением, с каким общаются с живыми людьми. Конфуций стремился избавить религиозный культ старого города-государства от наследия мистицизма и управления по предсказаниям оракула; он хотел ввести на их место совокупность религиозных ритуалов, в которой центральную роль играло представление о человеке.
Однажды, когда Конфуций был опасно болен, Цзы Гун попросил разрешения помолиться за него духам, но Конфуций остановил его словами: «Я уже долго молюсь». Серьезно заболев, Конфуций счел бесполезным звать профессионального жреца, чтобы тот помолился какому-нибудь невнятному духу, поскольку сам всегда молился тем духам, которым приносили жертвы во время регулярных религиозных собраний в княжестве. Ученикам казалось, что обычно, будучи в добром здравии, Конфуций не обращался ни к каким духам, но на самом деле он молился положенным духам на государственных торжествах. Конфуций не отвергал религию категорически; он был полон глубокой религиозной верой в традиционных духов, официально признаваемых государством и всей общиной.
Вообще говоря, Конфуций принял рациональное отношение к религии, признаки которого появились уже при Цзы Чане. Но при этом он попытался основать такой подход на подлинном религиозном чувстве и сохранить в очищенной форме религиозные праздники в честь традиционных государственных богов и семейных духов. Философия Конфуция не была полностью свободна от влияния аристократической религии старинных городов-государств.
Утверждение о том, что при помощи разума познается разница между познаваемым и непознаваемым, и позиция, согласно которой религиозный мистицизм должен быть безоговорочно отвергнут, поскольку он относится к непознаваемому, были в конечном счете четко сформулированы во время составления «Поздних изречений», при жизни учеников Конфуция или, возможно, их последователей. Полное отделение знания от религии произошло лишь после Конфуция, когда из мыслей его учеников или последователей исчезли те религиозные чувства, что еще были живы в самом Конфуции. Так возникла конфуцианская доктрина, свободная от каких-либо религиозных примесей.
Теорию Конфуция, согласно которой разум проводит разделение между познаваемым и непознаваемым, следует рассматривать в связи с его компромиссным подходом к государственным и народным религиозным культам, которые сами по себе были формой мистицизма. Знание, то есть разум, он неизменно обсуждал вместе с человечностью, или практическим разумом, при помощи которого выносится нравственное суждение. 

Так, например, Конфуций говорил: «Знающий радуется водам, человечный радуется горам; знающий движется, человечный покоится. Знающий радостен, человечный долговечен». Это утверждение о пристрастии знающего к водам, а человечного – к горам символизирует активность первого и спокойствие второго. При этом человечный человек назван более устойчивым. Слова «человечный покоится в человечности, знающий использует человечность» показывают, что именно «человечный», а не знающий действительно понимает человечность. Человечный выше, чем знающий, поскольку он находится в устойчивом состоянии. Рассматривать знание просто как знание и «знать нечто» недостаточно. Делает знание добродетелью или средством достижения человечности именно непосредственное приложение знания к действию. Знание оказывается инструментом достижения человечности, что свидетельствует о том, что Конфуций явно ставил практический разум (человечность) выше чистого разума (знания). В «Изречениях» упоминается об отношении Конфуция к традиционной музыке: «Конфуций говорил о мелодии Шао, что она совершенно прекрасна и нравственна; об У он говорил, что она совершенно прекрасна, но не совершенно нравственна». Музыке древнего совершенномудрого правителя Шуня и музыке У-вана – основателя дома Чжоу – здесь дана оценка с точки зрения их красоты и нравственности. Конфуций не проводил строгой границы между красотой и нравственностью, как и не делал четкого различия между истинным и хорошим. Он говорил: «Знающий не сравнится с любящим; любящий не сравнится с радующимся». Для нас со знанием имеет дело разум, а любовь и радость относятся ко вкусу, однако Конфуций рассматривал их как вещи одного порядка и заявлял о том, что между ними существует количественное различие.
Выше я сказал, что одной из отличительных черт века, типичным представителем которого был Цзы Чань, была тенденция к просвещению. Для просвещения особо значимым является разум, и поэтому время Цзы Чаня было свидетелем пробуждения рационализма. Конфуций унаследовал свойственные той эпохе взгляды и настойчиво добивался признания места разума (или знания), хотя для него разум включал в себя и истинностные суждения, и суждения вкуса, причем последние он считал более ценными. 

Причиной этого было свойственное ему отношение к учебе и исследованию как к живым и активным ментальным процессам, осуществляющимся человеком деятельным: так, знающий и человечный в конечном счете равно рассматриваются как люди, занятые определенной деятельностью – они живут полезнейшей творческой жизнью. По мнению Конфуция, среди его учеников наибольшей любовью к учению отличался Хуэй. О нем он говорил: «Довольствовался чашкой риса, ковшом воды, жил в бедной лачуге. Люди не вынесли бы этих страданий, а он не изменял этой радости». Даже живя в нищете, Хуэй находил независимость в своей любви к учению. Стремление к знанию и к человечности было фактически тождественно стремлению к счастливой жизни. Однако высшую радость нельзя найти ни в знании, ни в учебе: поистине счастливую жизнь можно обрести только одновременно с достижением состояния «человечности».
Рационализм Конфуция базировался на этой теории радости, и оттого в нем не было прочного основания для самостоятельности разума. Вследствие этого независимость учения от религии по необходимости оставалась неполной. Узы государственной религии пока еще не ослабли, и в русле этого компромисса Конфуций преобразовывал те религиозные церемонии, которые хотел сохранить, в ритуал, наполненный новым нравственным содержанием. На вопрос Хуэя о человечности Конфуций отвечал: «Преодоление самого себя и возвращение к ритуалу – это человечность». Таким образом, человечность состоит в преодолении своих желаний и в следовании нормам ритуала. Ритуал – нечто внешнее по отношению к человеку и поэтому может использоваться для его самоограничения, в то время как человечность – это принятие высшего закона. 

Приведенное высказывание взято в одной из глав «Поздних изречений», и вполне возможно, что сказанное в ней не отражает подлинных идей Конфуция. Но он, во всяком случае, думал, что человек, осознавший свое существование в социальной среде и свой долг, имел все шансы на создание наиболее счастливого образа жизни. И именно упорядочение такого образа жизни он называл «ритуалом».
Рационализм Конфуция уделял должное внимание ритуалу; и в его учении постепенно возникла склонность (это особенно касается времени жизни его учеников) к компромиссу и приспособлению к традиционному мировоззрению, которая позже привела конфуцианство к объединению с традицией. В этом отношении будет справедливым сделать следующий вывод: Конфуций унаследовал просветительские тенденции времен Цзы Чаня, но не смог прийти к радикальному всеобъемлющему рационализму.