Другой слуга семьи Цзи, Чжунлян Хуай, на чьем попечении была эта яшма, решительно отказался поддержать такое самоуправство. Так из-за расхождения по вопросам погребальной обрядности возникла вражда, расколовшая семью Цзи на две партии – группировку Ян Ху и оппозицию. Произошли серьезные беспорядки, и негодяй Ян Ху арестовал всех представителей клана, включая Хуаньцзы, который стал главой клана после Пинцзы и никогда бы не согласился на его предложение. Всех их притащили на открытую площадь перед южными воротами столицы Лу и там заставили поклясться в том, что они согласны на изгнание лидера оппозиции, Гунфу Вэньбо, самого популярного представителя клана, и ряда других известных членов клана. 

Успешно подчинив своей воле весь клан Цзи, Ян Ху начал сосредоточивать в своих руках бразды правления в Лу вместо Цзи Хуаньцзы. Три семьи, которые вплоть до этого момента диктовали князю свою волю и обладали монополией на управление страной, теперь, в свою очередь, были вынуждены преклонить колени перед Ян Ху и сделались его послушным орудием. Олигархия «Трех Хуань» сменилась деспотизмом выскочки Ян Ху, который совсем недавно был подчиненным клана Цзи, и три года он удерживал полный контроль над Лу. Но, как часто бывает с людьми, не привыкшими к власти, он стал ею злоупотреблять и исполнился чрезмерной самонадеянности. Он склонил на свою сторону группу недовольных представителей клана Цзи и клана Шусунь, а также подчиненных и слуг обоих этих кланов, казнив тех влиятельных представителей Трех семей, которые не нравились ему лично; кроме того, он замышлял присоединить всех в этих кланах к своей партии.
В один из дней десятого месяца Ян Ху призвал Цзи Хуаньцзы, якобы желая, чтобы тот принял участие в жертвоприношении основателю Лу. На самом деле он намеревался убить Хуаньцзы во внутреннем дворе, где должно было состояться жертвоприношение. С этой целью Ян Ху велел привезти накануне все боевые колесницы в столицу Лу – Цюйфу. Заподозрив неладное, глава семьи Мэнсунь посоветовал своим товарищам быть настороже. 

Но в назначенный день Ян Юэ, двоюродный брат Ян Ху, лично явился к Хуаньцзы и, посадив его в повозку, направился к месту, где должна была проходить церемония. Во время поездки Хуаньцзы склонил на свою сторону возницу семьи Ян, Линь Чу, и убедил его немедленно свернуть с дороги и ехать к дому семьи Мэн. Ян Юэ тотчас убили, отыгравшись на нем за весь произвол Ян Ху. Затем на улице завязалась жестокая схватка между верными семье Мэн воинами и отрядами Ян Ху. Исход битвы решило прибытие в столицу большого подкрепления из главного форта клана Мэн. Тогда Ян Ху направился во дворец луского князя, снял с себя доспехи и облачился в гражданскую одежду. Он похитил яшму и большой церемониальный лук, переходящие по наследству государственные драгоценности, хранившиеся во дворце, и, спокойно переночевав в пригороде столицы, на следующий день бежал через границу и направился в Ци.
По всей вероятности, Конфуций тогда жил в столице Лу и мог лично убедиться в жестокости диктатуры Ян Ху. Какую позицию он мог занять по отношению к этой диктатуре, находясь уже в зрелом возрасте? (Согласно предложенной нами хронологии, тогда ему было пятьдесят лет.) Фактически мы располагаем лишь одним фрагментом «Изречений», где упоминается об отношениях Конфуция и Ян Ху; и он стал камнем преткновения для комментаторов «Изречений» и биографов Конфуция. Эпизод, о котором идет речь, содержится в первом высказывании главы семнадцатой, которая носит название «Ян Хо» по этому первому фрагменту и открывающим его словам. Он гласит: «Ян Хо пожелал увидеть Конфуция, но Конфуций не пришел, и тогда он послал Конфуцию поросенка. Конфуций дождался, пока его не будет дома, и отправился к нему с благодарностью. Неожиданно они встретились на дороге». Итак, Ян Хо позвал Конфуция к себе, желая предложить ему чиновничью должность. Конфуций, тем не менее, не пришел. Тогда Ян Хо отправил к нему домой посланца с поросенком в надежде перехватить Конфуция, когда он явится с благодарностью, и убедить занять должность. Но Конфуций разгадал его побуждения и, чтобы избежать встречи с Ян Хо, выбрал для ответного визита время, когда последнего не было дома. Когда они все же случайно встретились на улице, Ян Хо обратился к Конфуцию: «Подойди, я хочу поговорить с тобой. Можно ли назвать человечным того, кто обладает драгоценностью, но утаивает ее от своего государства?»
Ян Хо имел в виду, что человека со способностями Конфуция нельзя назвать верным сообществу, если он отказался служить ему: его отказ должен был вызвать опасения у населения, и человечным назвать его нельзя. На этот вопрос Конфуций отвечал: «Нельзя». Ян Хо задал следующий вопрос: «Того, кто желает служить, но постоянно упускает возможности для этого, можно ли назвать знающим?» В этих словах содержался намек на поездку Конфуция в Ци и на то, что в своем стремлении повлиять на политику государства он не раз упускал удобный случай. Конфуций согласился, что такое поведение нельзя назвать мудрым, после чего Ян Хо продолжал: «Время уходит. Годы не ждут нас». Он хотел, чтобы Конфуций согласился принять должность, пока сам Ян Хо жив и правит Лу на посту первого министра. На это Конфуций отвечал: «Хорошо, я приму должность». В конце концов, хоть и против воли, он не смог противостоять настойчивости Ян Хо и согласился служить ему.
Ранние комментаторы текста «Изречений» были уверены, что Ян Хо – это другое имя Ян Ху. Если их интерпретация верна, то Конфуций подчинился выскочке – слуге семьи Цзи – и согласился поступить на чиновничью службу во время его жестокой диктатуры. Однако ортодоксальные ученые не могли примириться с тем фактом, что такой человек, как Конфуций, с возмущением нападавший на самоуправство Трех семей, и особенно – клана Цзи, мог так постыдно согласиться служить негодяю Ян Ху. И ученые подобного склада пытались доказать, что Ян Хо и Ян Ху не идентичны.
Несмотря на их попытки выручить Конфуция, раннее произношение иероглифов «хо» и «ху» фонетически действительно очень близко, и, по-видимому, в диалектном произношении имя Ян Ху звучало как Хо. Кроме того, присущая этому Ян Хо манера говорить во всех отношениях соответствует облику человека, захватившего политическую власть в Лу. Ян Хо – явно правитель de facto. Нельзя представить себе, чтобы среди луских государственных деятелей во время Конфуция мог быть некий другой представитель семьи Ян, не Ян Ху, который был бы вправе произнести подобные слова. Вряд ли остается возможным сомневаться в том, что сам составитель семнадцатой главы «Изречений» включил в нее эту историю, зная об идентичности Ян Хо и Ян Ху, о котором в «Цзо чжуани» и в других исторических источниках рассказывается как о луском деспоте.
С другой стороны, глава «Изречений» под названием «Ян Хо» относится к части текста, составленной очень поздно. Поэтому мы вправе предположить, что историю о Конфуции, беспечно соглашающемся пойти служить к выскочке Ян Ху, выдумали позднейшие конфуцианцы.
Помня о сомнениях, возникающих в связи с главой семнадцатой, рассмотрим другой ее фрагмент, где говорится о призвании Конфуция неким Гуншань Фужао, который, как местный чиновник, управлял твердыней Би, принадлежавшей клану Цзи, и в то время планировал поднять знамя восстания против своих господ. Конфуций немедленно собрался откликнуться на зов, и, когда его задержал Цзы Лу, которому показалось, что в поведении наставника проявилось некоторое пренебрежение к истинным отношениям между правителем и подданным, ответил: «Неужели это приглашение было впустую? Если б он воспользовался моими услугами, я мог бы возродить там Восточное Чжоу». Этот пассаж также можно истолковать удовлетворительно лишь в том смысле, что Конфуций был вполне готов отправиться на службу к подчиненному клана Цзи. При падении Западного Чжоу царство было восстановлено на востоке, в Лояне; и помнившему об этом Конфуцию явилось видение воссозданного в Лу, на востоке, нового «Восточного Чжоу»; он подумал о том, что можно было бы возродить ныне находящийся в упадке Путь Чжоу, – и о том, что этого идеала можно достичь при помощи Гуншань Фужао.
Эта же семнадцатая глава содержит и упоминание о подчиненном семьи Чжао (самой влиятельной из семей, обладавших монополией на высокие посты в государстве Цзинь) по имени Би Си, смотрителе крепости Чжунмоу. Восстав против своих хозяев – семьи Чжао – и замыслив передать находившийся под его управлением форт княжеству Вэй, он захотел взять Конфуция к себе на службу советником по делам управления. Конфуций был готов немедленно отправиться в Чжунмоу, но тот же Цзы Лу, негодуя, снова стал увещевать его, и в этом пассаже содержится обмен мнениями относительно правильности такого поступка.
Итак, у нас есть три схожие ситуации. В первом случае, пусть даже неохотно и вопреки своей первичной реакции, Конфуций был склонен пойти на службу к Ян Ху, подчиненному семьи Цзи, восставшему против нее. Во втором случае он намеревался согласиться на приглашение от Гуншань Фужао, слуги той же семьи Цзи, восставшего в форте Би и сражавшегося против своих хозяев. И в третий раз Конфуций собирался принять приглашение Фу Си, чиновника на службе у известной цзиньской семьи Чжао, восставшего против своего господина. Во всех трех случаях к Конфуцию обращались представители мятежных сил, и каждый раз мятеж был поднят подчиненным влиятельного клана, возглавляющего замкнутую олигархию своего княжества. Значит, именно таким движениям был готов оказать поддержку Конфуций.
Поскольку подчиненный был слугой семьи, присягнувшим на верность главе этой семьи, он был связан с правителем государства лишь опосредованно. Он оставался до конца слугой семьи, а не слугой правителя или слугой государства. При этом важнейшей его обязанностью была непоколебимая верность господину; отказ от этого долга по отношению к семье и признание вместо него любой формы преданности государству считались, согласно морали того времени, равносильными открытому восстанию. Выше я указал, что во время упадка системы городов-государств к концу периода Чуньцю узы, связывавшие влиятельные семьи с их собственными подчиненными, постепенно стали намного сильней, уподобившись свойственным феодализму отношениям вассальной верности.
И все же поведение Конфуция в трех эпизодах, обстоятельно изложенных в семнадцатой главе «Изречений», и его готовность в каждом случае поддержать подчиненного, восставшего против главы дома, которому он служил, оказывается в полном противоречии с общественной нравственностью той эпохи. Конфуций мог бы оправдать такое поведение, сказав, что, если кто-нибудь поможет осуществить явившееся ему как в откровении возрождение «Восточного Чжоу», не важно будет, что это за человек. Конфуций, не спрашивая о его статусе, стал бы просто использовать его как средство для достижения цели – осуществления видения. В каждой из этих ситуаций Конфуций мог бы признать, что он нарушает правила общественной нравственности своего времени, связывая свою судьбу со слугами, восставшими против господ, однако он оправдывал свое поведение, ссылаясь на то, что это был единственный доступный и поэтому неизбежный способ претворения мечты в жизнь.
В любом случае, если бы действительно было возможно вновь утвердить Путь Чжоу на востоке – по сути, возродить царский двор Чжоу, – было бы сущностно важным выйти за пределы отношений правителей с подданными в разных городах-государствах. Отношения верности, связывавшие подчиненного и главу семьи, были еще менее значительны, и ими можно было пренебречь. Возможно, позиция Конфуция была примерно такой – подчиненный семьи должен быть более слугой государства, чем личным наемником, а слуга государства в большей степени должен быть слугой Чжоу. Для него должно было быть крайне неприятным вынужденное противоречие с существовавшей в то время моральной нормой преданности слуги семье хозяев. Поэтому его действия будут непонятны, если не предположить, что им действительно двигали мотивы, только что описанные нами. Феодальная мораль, регулирующая отношения господина со слугой, сохранялась с конца эпохи Весен и Осеней на протяжении всего периода Борющихся царств, и, возможно, от нее не были свободны составители семнадцатой главы или же ученики, ответственные за передачу этих эпизодов, что ввело их в заблуждение относительно истинной цели радикальной критики Конфуцием феодальной нравственности.
В Лу негодование Конфуция вызвали самоуправства Трех семей и семьи Цзи. Но в Ци он увидел своими глазами тиранию семей Цуй и Цин, и это зрелище подвигло его на возвращение в Лу. Тем не менее, такие жестокие правительства были недолговечны; в Ци семьи Цуй и Цин друг за другом погибли, а в Лу Три семьи не однажды оказывались на грани катастрофы. Кроме того, Конфуций был свидетелем внезапного конца разнузданного правления Ян Ху и понял, как скоротечны успехи приближенных знатных семей. Именно по этому поводу он сказал: «Когда в Поднебесной есть Путь, ритуал, музыка и приказания выступить в карательные походы исходят от Сына Неба; когда в Поднебесной нет Пути, ритуал, музыка и приказания выступить в карательные походы исходят от удельных князей. Когда они исходят от удельных князей, мало кто из них не лишается власти в течение десяти поколений. Когда они исходят от сановников, мало кто из них не лишается власти в течение пяти поколений. Когда же управление страной в руках слуг вассалов, мало кто из них не лишается власти в течение трех поколений. Когда в Поднебесной есть Путь, правление не находится у сановников. Когда в Поднебесной есть Путь, простолюдинам нечего обсуждать».
В этом фрагменте мы видим, как Конфуций привлекает внимание к тому, что во время правления династии Чжоу, и особенно при Чуньцю, одновременно с упадком Пути царей Чжоу шел постепенный процесс перехода власти к людям более низкого статуса – от императора к князю, от князя к сановнику, от сановника – к слуге вассала. В соответствии с таким изменением центра власти длительность нахождения у власти становилась пропорционально меньше. Данное высказывание, также содержащееся в «Поздних изречениях», видимо, возникло в период Чжаньго (Борющихся царств), когда в одной из циских конфуцианских школ высокочтимым каноном стала книга под названием «Чуньцю» (считалось, что ее составил Конфуций на основе государственной летописи Лу, добавив ряд заметок, содержащих критику эпохи).
Лишь в поздние годы Конфуций мог обрести такой холодный объективный взгляд на историю и мировоззрение, позволявшее ему связать судьбу с выскочками, втайне радоваться их смерти и рассказывать истории о возмездии и каре в предостережение своим ученикам. Когда он был моложе, он все еще надеялся, что крепко держащиеся за власть влиятельные семьи, такие, как семья Цзи в княжестве Лу и семья Тянь в Ци, можно ниспровергнуть, а административный контроль над государством, монополизированный ими, – вернуть в руки законного правителя. Это он считал самой насущной необходимостью эпохи, этому отдавал все свои силы.
Общим принципом Конфуциевой стратегии политических реформ было свержение таких влиятельных кланов, как семья Цзи в Лу: он всемерно стремился лишить их власти. Постепенно он приобрел в Лу сочувствующих и стал более известным, собрав вокруг себя способных учеников и устроив школу. Об увеличении его известности свидетельствует интерес, проявленный к нему Ян Ху. Ян Ху, использовав внутренние разногласия в семье Цзи для нарушения порядка преемства старшинства в «Трех Хуань», сосредоточил в своих руках управление всем государством и в конце концов замыслил убить всех старейшин этих родов. Неудивительно, что он внимательно присматривался к Конфуцию, чьи политические взгляды вряд ли были близки ему, и пытался склонить на свою сторону, чтобы воспользоваться его помощью для усиления своей власти. В этом нет ничего невероятного. Но проблему историчности эпизодов, касающихся приглашения Конфуция на службу Гуншань Фужао, подчиненным дома Цзи, и Би Си, чиновником из семьи Чжао, решить намного труднее. Как бы то ни было, очевидно, что убеждения Конфуция подразумевали неприятие верности подчиненных хозяевам и всемерную поддержку княжеского дома.
Эта позиция, базирующаяся на принципах политической философии Конфуция, представляет собой ядро «Чуньцю» – дидактической истории, по всей вероятности, составленной учениками. Возможно, наиболее четко этот подход проявился в жестокой критике практики наследования высших должностей, представленной в «Комментарии Гунъяна» – одном из трех толкований текста «Чуньцю» разными школами.