Главная » 2021 Январь 10 » Как крестили Русь — насильно или добровольно?
14:19 Как крестили Русь — насильно или добровольно? |
 Крещение — личное и общегосударственное — было обязательным условием договора князя Владимира с василевсом Василием II, который был заключен в 987 г. Принятые решения были таковы: Василий II выражал готовность возобновить действие прежних русско-византийских договоров. Но отныне военно-политический союз Руси и Византии должен был получить совершенно другую основу. Больше не могло быть речи об опасливых отношениях соседей поневоле, разнствующих между собой во всем и прежде всего в вопросах веры. Новому соглашению предстояло скрепить навечно дружественные узы между двумя христианскими государями и двумя христианскими народами. С этой целью Владимиру предлагалось принять личное крещение по греческому обряду и содействовать быстрейшему обращению в христианство «бояр», «руси» и «всех людей Русской земли». В случае выполнения этого условия международный ранг крещеной «Росии» подлежал коренному пересмотру. Ей предстояло войти в византийское сообщество народов на правах ближайшего союзника василевсов и защитника христианства в «скифских» (причерноморских) землях. Вслед за духовным усыновлением Владимира василевс обязывался даровать ему кесарское достоинство. В этом качестве Владимир мог рассчитывать и на вполне земное родство с Василием II через вступление в брак с его сестрой — багрянородной принцессой Анной. Светское величие царственной четы следовало подкрепить основанием в Киеве митрополичьей кафедры. Взамен от Владимира ожидали скорейшей отправки в Константинополь крупного русского отряда. Намечавшееся родство с византийским императорским домом было чрезвычайно выгодно и почетно для русского князя, прекрасно сознававшего необходимость приобщения созданного им обширного государства к христианскому миру. Благодаря браку с багрянородной царевной Владимир входил в семью европейских правителей, становясь на равную ногу с могущественнейшими государями, многие из которых не могли даже мечтать о столь тесном родстве с византийскими василевсами. Но решение князя Владимира креститься нельзя сводить к одним политическим резонам. Обращение его было непритворным, он не лицемерил и не вел беспринципную политическую игру ради того, чтобы любой ценой заполучить в жены сестру василевсов. Политика и религия сплелись здесь настолько тесно, что их просто невозможно отделить друг от друга. Крещение киевлян Возвратившись в Киев из победного похода на Херсонес, Владимир, по известию древнерусского писателя XI в. Иакова Мниха, приобщил к вере всех ближних и дальних родственников: «Крестился же сам князь Владимир, и детей своих, и весь дом свой святым крещением просветил и освободил всякую душу, мужской пол и женский, святого ради крещения». Тогда же крестилась и княжеская дружина. Всех своих бывших жен и наложниц он отпустил, а некоторых выдал замуж за своих дружинников, дав за ними богатое приданное. Теперь, когда главное условие договора с василевсом Василием II было выполнено, Владимиру оставалось сделать последнее — крестить киевлян и стать государем христианского народа. Князю было на кого опереться. Христиане еще со времен Ярополка составляли немалую часть населения Киева. Но Владимиру предстояло убедить в своей правоте городское вече, для которого княжеское слово отнюдь не являлось непреложным законом. В первую очередь Владимир постарался заручиться поддержкой городской знати — старцев градских. Им принадлежало право предварительного совещания, без чего ни один вопрос вообще не мог быть вынесен на обсуждение веча. Старейшины вняли уговорам князя и изъявили готовность креститься. После этого исход дела был предрешен: организованного отпора религиозному нововведению быть уже не могло. Представители знатных родов пользовались у славян особенным почитанием. В «Жизнеописании Оттона Бамбергского» (начало XII в.) есть схожий эпизод, когда один поморский князь, решивший по совету германского миссионера обратить в христианство свой народ, говорит ему: «Будь покоен, отец мой и господин, никто не станет тебе противиться, коль скоро старцы и знатные приняли христианскую веру». По замыслу Владимира, язычники должны были своими глазами убедиться в ничтожности старой религии и неотвратимости предстоящей перемены веры. Для этого Владимир повелел разрушить святилище Перуна — то самое, которое несколькими годами раньше сам же распорядился устроить «на холме вне двора теремного». Княжеским слугам было приказано сбросить статую Перуна на землю, привязать ее к хвосту коня и волочить с «горы» до берега Днепра, колотя поверженного идола жезлами — «не потому, что дерево чувствует, но для поругания беса, который прельщал нас в этом образе». Сбросив истукана в воду, слуги сопроводили его до днепровских порогов, а там — пустили его по течению. Так Русь распрощалась с языческими идолами, требовавшими кровавых жертвоприношений. Надругательство над поверженными богами было в обычае при подобных обстоятельствах. Например, когда в 1168 г. датчане взяли город Аркону (на острове Рюген), где находилось наиболее почитаемое в славянском Поморье святилище Святовита, датский король Вальдемар I велел «вытащить этот древний идол Святовита, который почитается всем народом славянским, и приказал накинуть ему на шею веревку и тащить его посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросить в огонь» (сообщение германского хрониста Гельмольда). Вслед за тем Владимир разослал по городу христианских священников, которые «ходили по граду, уча людей вере Христовой». Роль проповедников взяло на себя немногочисленное духовенство киевских храмов и прибывшие вместе с Владимиром «попы корсунские». Иоакимовская летопись сообщает также об участии в крещении киевлян нескольких болгарских священников, привезенных Владимиром в Киев с согласия Константинопольского патриарха. Перед ними стояла сложная задача: за несколько месяцев, к лету подготовить всех киевлян к таинству. Только летом можно было крестить множество горожан в водах Днепра, ведь храмов с приспособленными для этого крещальнями в Киеве еще не было. Священники без устали объясняли молодым и старым основы христианской веры. В их руках было Евангелие на славянском языке — труд равноапостольных Кирилла и Мефодия. Благодаря солунским братьям славянский язык стал четвертым языком (после еврейского, греческого и латыни), на котором зазвучали слова о Сыне Божием, посланном в мир, «дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3,15). Князь Владимир терпеливо ждал добровольного выбора киевлян. К середине лета стало очевидным, что большинство жителей Киева желает принять крещение, часть еще колеблются в выборе, а некоторые упорствуют в язычестве. Видя это, Владимир собрал городское вече и объявил свою волю: — Наутро пускай каждый придет к реке креститься. Если же кто из некрещеных завтра не явится, будь то богатый или нищий, вельможа или раб, тот будет считаться ослушником моего повеления. Вече рассудило: «Если бы новая вера не была лучше старой, то князь и бояре ее бы не приняли» — и одобрило призыв князя всем миром поменять веру. На следующий день поутру (в одной рукописи XVI в. из Московской синодальной библиотеки сказано: «Крестися князь великий Володимер Кыевский и вся Русь августа 1»), на берегу Днепра сошлось множество людей обоего пола и всех возрастов. Священники разделили их на группы и велели по очереди заходить в реку, которая заменила собою купель. Чтобы вся толпа могла разместиться на мелководье, первым рядам приходилось заходить в воду по шею, следующие за ними стояли в воде по грудь, а тем, кто оказывался ближе всего к берегу, вода доходила до колена. Священники читали положенные молитвы, а потом давали каждой купе крестившихся христианские имена: одно мужское — общее для всех мужчин, другое женское — всем женщинам. Никакого бытового неудобства от этого не возникало, так как и после крещения в повседневном обиходе все равно использовались только мирские имена. Пробовали сосчитать новообращенных, да сбились со счету. Тех же, кто не захотел принять легкое бремя Христово (Мф. 11,30), вече постановило изгнать их из города в «пустыни и леса». Общество того времени, существовавшее в условиях постоянной военной опасности, не могло позволить себе роскоши разногласия и оппозиции. Вечевой порядок требовал от участников сходки единодушного приговора. Несогласных с мнением большинства поначалу уговаривали всем миром. «Жизнеописание Оттона Бамбергского» сообщает о крещении поморских славян: «В таком огромном городе, как Щетин, не нашлось ни единого человека, который бы, после общего согласия народа на принятие крещения, думал укрыться от Евангельской истины, кроме одного жреца… Но к нему однажды приступили все и стали его премного упрашивать». С теми же, кто, несмотря ни на что, продолжал упрямиться, поступали как с преступниками, подвергая их тяжелым наказаниям — побоям, грабежу имущества или крупному денежному взысканию. Так, немецкий хронист XI в. Титмар Мерзебургский сообщает о порядке вечевых собраний у славянского племени лютичей: «Единодушным советом обсуживая все необходимое по своему усмотрению, они соглашаются все в решении дел. Если же кто из находящихся в одной с ними провинции не согласен с общим собранием в решении дела, то его бьют палками; а если он противоречит публично, то или все свое имущество теряет от пожара и грабительства, или в присутствии всех, смотря по значению своему, платит известное количество денег». Этапы христианизации при князе Владимире Крещение Киева и династический союз с Византией обеспечили Русской земле de jure место в ряду христианских стран Европы. Однако de facto ее официальный статус христианской державы находился в разительном несоответствии с реальным положением вещей. Вне Киева языческая стихия господствовала повсюду, решительно и безраздельно, и Владимиру предстояло обеспечить христианству если не количественный, то, по крайней мере, качественный перевес над «поганьством». С этого времени дальнейшее становление древнерусской государственности было поставлено в самую тесную связь с миссионерскими усилиями Русской Церкви и княжеской власти по обращению в христианство основных этнических групп древнерусского населения — руси, словен и «языков» (финно-угорских и балтских народностей). К великому сожалению, сохранившиеся письменные памятники проливают весьма слабый свет на раннюю историю христианизации восточнославянских земель. Примечательнее всего молчание Повести временных лет, которая лишь одними своими заметками о построении храмов в периферийных русских городах дает понять о свершившемся факте крещения. В этой ситуации особую важность приобретают результаты археологических наблюдений над эволюцией погребальной обрядности (переход от языческой кремации к христианской ингумации) на различных племенных территориях — зачастую только так можно получить более или менее объективную картину смены верований у жителей той или иной местности. В целом исторические и археологические свидетельства не оставляют сомнений в широком размахе миссионерской деятельности во времена Владимира, как, впрочем, и в том, что далеко не везде ей сопутствовал быстрый и ощутимый успех — слишком разным был тот этнографический материал, которому христианство стремилось придать единую культурную форму. После крещения киевлян Владимир совершил миссионерские поездки в Суздальскую и Смоленскую земли, где положил начало обращению населявших эти края славянских и финно-угорских племен. Но затем нашествия печенегов и другие внешние угрозы надолго отвлекли Владимира от непосредственного участия в деле христианского просвещения Русской земли. Сохранив за собой общее руководство миссионерской деятельностью, Владимир перепоручил ее осуществление высшему духовенству образованных епархий и ближайшему дружинному окружению — воеводам и посадникам. «Сии [епископы], — говорит Иоакимовская летопись, — ходили по земле с вельможами и воинами Владимировыми, учили людей и крестили всюду сотнями и тысячами…». Дальнейшим распространением христианства занимались уже подросшие сыновья Владимира, посаженные отцом на городские княжения. Благодаря их стараниям христианская проповедь зазвучала на окраинных славянских землях — Древлянской, Туровской, Полоцкой, Смоленской, Ростовской, Муромской, Северской и других. По слову митрополита Илариона, «труба апостольская и гром евангельский огласили все города». Христианизация каждой области начиналась с крещения городского населения, причем раньше других в новую веру обращали жителей того города, который на данной территории играл роль «стольного града». В этом прослеживается осознанное стремление опереться на правовую традицию славян, обязывавшую «меньшие» города беспрекословно повиноваться вечевому собранию «старейшего» города земли или волости. Повеление «быть христианами» касалось всех — «незнатных и знатных, рабов и свободных…» («Слово о законе и благодати»). Поэтому вместе с горожанами крещение принимала их домашняя прислуга. Черед сельской округи наступил много позже, когда у Русской Церкви появилась возможность поставления священников в сельские приходы. Крещение Новгорода На севере, в Новгороде, события развивались в драматическом ключе. В связи с нехваткой лиц высшего духовного звания поставление новгородского епископа состоялось только в 991 или 992 г. — им стал простой корсунский священник Иоаким. Но еще в 990 г. из Киева в Новгород были отправлены священники под охраной Добрыни, Владимирова дяди. Миссия имела целью подготовить почву для массового крещения новгородцев. Поэтому проповедники ограничились тем, что обратились к горожанам с вероучительным словом, подкрепленным для вящего вразумления принародным зрелищем «сокрушения идолов» (вероятно, тех, что стояли на княжем дворе, так как главное святилище новгородцев — Перынь – пока не тронули). Итогом стараний киевских учителей было крещение некоторого числа новгородцев и возведение в Неревском конце, несколько севернее кремля, деревянного храма во имя Преображения Господня. Дальнейшее известно благодаря сохраненному В.Н. Татищевым фрагменту Иоакимовской летописи, в основу которого легли воспоминания неизвестного очевидца крещения Новгорода — может быть, самого епископа Иоакима, как думал А.А. Шахматов, или какого-то духовного лица из его свиты. У большинства новгородцев проповедь новой религии не вызвала сочувствия. Ко времени прибытия в Новгород епископа Иоакима обстановка там была накалена до предела. Противники христианства сумели организоваться и взяли верх в Неревском и Людином концах (в западной части города), захватив в заложники жену и «неких сородников» Добрыни, которые не успели перебраться на другую сторону Волхова; Добрыня удержал за собой только Славенский конец на восточной (Торговой) стороне. Язычники были настроены весьма решительно — «учиниша вече и закляшася вси не пустити [Добрыню] во град и не дати идолы опровергнути». Напрасно Добрыня увещевал их «лагодными словами» — его не хотели слушать. Чтобы не дать отряду Добрыни проникнуть на городское левобережье, новгородцы разметали волховский мост и поставили на берегу два «порока» (камнемета), «яко на сущия враги своя». Положение княжеской стороны осложнялось тем, что городская знать и жрецы примкнули к народу. В их лице восстание приобрело авторитетных вождей. Иоакимовская летопись называет два имени: главного городского волхва («высшего над жрецами славян») Богомила и новгородского тысяцкого Угоняя. За первым закрепилось прозвище Соловей — по его редкому «сладкоречию», которое он с успехом пускал в ход, «вельми претя народу покоритися». Угоняй не отставал от него и, «ездя всюду, вопил: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание». Наслушавшись таких речей, рассвирепевшая толпа повалила на Добрынин двор, где содержались под стражей жена и родственники воеводы, и убила всех, кто там находился. После этого все пути к примирению были отрезаны, чего, видимо, и добивались речистые предводители язычников. Добрыне не оставалось ничего другого, как применить силу. Разработанная им операция по захвату новгородского левобережья может украсить учебник военного искусства любой эпохи. Ночью несколько сот человек под началом княжего тысяцкого Путяты были посажены в ладьи. Никем не замеченные, они тихо спустились вниз по Волхову, высадились на левом берегу, немного выше города, и вступили в Новгород со стороны Неревского конца. В Новгороде со дня на день ожидали прибытия подкрепления – земского ополчения из новгородских «пригородов», и в стане Добрыни, очевидно, прознали об этом. Расчет воеводы полностью оправдался: никто не забил тревогу, «вси бо видевши чаяху своих воев быти». Под приветственные крики городской стражи Путята устремился прямиком ко двору Угоняя. Здесь он застал не только самого новгородского тысяцкого, но и других главарей восстания. Все они были схвачены и под охраной переправлены на правый берег. Сам Путята с большей частью своих ратников затворился на Угоняевом дворе. Тем временем стражники наконец сообразили, что происходит, и подняли на ноги новгородцев. Огромная толпа окружила двор Угоняя. Но арест городских старшин сделал свое дело, лишив язычников единого руководства. Толпа разделилась на две части: одна беспорядочно пыталась овладеть двором новгородского тысяцкого, другая занялась погромами — «церковь Преображения Господня разметаша и дома христиан грабляху». Береговая линия временно была оставлена без присмотра. Воспользовавшись этим, Добрыня с войском на рассвете переплыл Волхов. Оказать непосредственную помощь отряду Путяты было, по-видимому, все-таки непросто, и Добрыня, чтобы отвлечь внимание новгородцев от осады Угоняева двора, приказал зажечь несколько домов на берегу. Для деревянного города пожар был хуже войны. Новгородцы, позабыв обо всем, бросились тушить огонь. Добрыня без помех вызволил Путяту из осады, а вскоре к воеводе явились новгородские послы с просьбой о мире. Сломив сопротивление язычников, Добрыня приступил к крещению Новгорода. Все совершилось по киевскому образцу. Новгородские святилища были разорены ратниками Добрыни на глазах у новгородцев, которые с «воплем великим и слезами» смотрели на поругание своих богов. Затем Добрыня повелел, «чтоб шли ко крещению» на Волхов. Однако дух протеста был еще жив, поэтому вече упорно отказывалось узаконить перемену веры. Добрыне пришлось опять прибегнуть к силе. Не хотевших креститься воины «влачаху и крещаху, мужи выше моста, а жены ниже моста». Многие язычники хитрили, выдавая себя за крестившихся. По преданию, именно с крещением новгородцев связан обычай ношения русскими людьми нательных крестов: их будто бы выдали всем крестившимся, чтобы выявить тех, кто только притворялся крещеным. Позже киевляне, гордившиеся тем, что введение христианства прошло у них более или менее гладко, злорадно напоминали новгородцам, в поруху их благочестию: «Путята крестил вас мечем, а Добрыня огнем». Вслед за Новгородом христианство утвердилось в Ладоге и других городах Словенской земли. В начале XI в. в Приильменье, а также в бассейнах Луги, Шексны и Мологи распространился христианский обычай погребения. Сопротивление христианству в других восточнославянских землях В последние годы Х — начале XI вв. состоялось распределение волостных городов между сыновьями Владимира. Это позволило значительно расширить область миссионерской активности княжеской власти, так как молодые княжичи стремились превратить свои удельные «столицы» в центры христианского просвещения. Благодаря их стараниям христианство проникло далеко за пределы Русской земли в узком географическом понятии, хотя во многих восточнославянских землях княжеским резиденциям суждено было надолго остаться одинокими форпостами новой веры посреди языческого окружения. Приобщение к христианству славян Верхнего Поднепровья происходило в целом мирным путем. Лишь в преданиях дреговичей сохранился глухой намек на какое-то кровавое побоище крестителей Туровской земли с местными язычниками. Одна легенда говорит, что когда знаменитые каменные кресты, которые и сегодня являются достопримечательностью Турова, приплыли по Припяти к городу и встали на берегу, речная вода окрасилась кровью. Впрочем, вне зависимости от того, какими средствами христианские миссионеры добивались торжества над язычеством, им нигде не удалось достичь быстрого результата – христианизация днепровских славян растянулась на долгие годы. В одной старинной рукописи крещение Смоленской земли помечено 1013 г., и эта дата довольно точно соответствует материалам археологических исследований кривичских курганов, согласно которым первые немногочисленные захоронения по христианскому обряду появились в верховьях Днепра еще около середины Х в., но заметное преобладание они получили только в первой четверти XI в. Примерно та же картина наблюдается на племенных территориях древлян, радимичей, дреговичей и северян, где замена языческой кремации на христианскую ингумацию произошла в последней четверти Х — первой трети XI вв. В землях, прилегавших к Поднепровью с северо-запада и северо-востока, христианство приживалось с еще большим трудом. Первыми просветителями Полоцкой земли народное предание называет Рогнеду и ее старшего сына Изяслава. Поселившись после изгнания из Киева в Изяславле — городе, который построил для них Владимир, — они будто бы основали в его окрестностях монастырь, ставший рассадником христианства в земле полочан. Несмотря на свое позднее происхождение (рассказ о пострижении Рогнеды в «мнишескый образ» включен в Тверскую летопись XV в.), легенда довольно точно указывает на первоначальную область распространения христианства в Полоцкой земле. Подавляющее большинство местных христианских могильников конца Х — начала XI вв. действительно сосредоточено на юге, по берегам Свислочи (в районе Менеска и Изяславля), тогда как севернее, в окрестностях Полоцка, Друцка, Витебска, всецело господствует языческая погребальная обрядность (Алексеев Л.В. Полоцкая земля (Очерки истории северной Белоруссии в IX–XIII вв.). М., 1966. С. 227). Ожесточенное сопротивление полочан насаждению христианства засвидетельствовано также здешним сказанием о некоем безымянном богатыре, «который разрушил множество церквей» (Шейн П.В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. СПб., 1893. Т. II. С. 424). Возможно, полоцкие кривичи, тяжело переживавшие недавний разгром Владимиром их племенного княжения, длительное время расценивали попытки привить им христианскую веру как политику духовного порабощения, усугублявшую их зависимость от Киева. О раннем этапе христианизации Волго-Клязьминского междуречья повествует сравнительно большой корпус письменных памятников. Однако в основном это поздние источники сомнительного качества, обязанные своим возникновением стремлению книжников Владимиро-Суздальского и Московского княжеств создать собственную «священную историю». В XII–XV вв. постепенно оформилось несколько самостоятельных традиций, каждая из которых опиралась на отдельный цикл сказаний, со своим главным героем. Одним из них был Добрыня, якобы ходивший с епископами «по Русской земле и до Ростова», «и учаше… веровати в единого Бога в Троице славимого, и научи и показа богоразумию и благочестию многих, и крести без числа людей, и многиа церкви воздвиже, и презвитеры и диаконы постави, и клиросы устрои, и уставы благочестне устави. И бысть радость велия в людех, и множашеся верующеи, и повсюду прославляшеся имя Христа Бога» (Никоновская летопись, под 991 г.). Другим крестителем местных жителей почитался сам Владимир, который «ходи в Суздалскую землю, и тамо крести всех…» (там же, под 992 г.). В Холмогорской летописи под 988 г. находим известие еще об одном крещении ростовцев и суздальцев. Здесь эта заслуга приписана легендарному епископу Федору, о котором сказано, что он «бысть первый епископ в Ростове и крести всю землю Ростовскую и Суздальскую»; с его именем также было связано предание о построении в Ростове великолепной дубовой церкви Успения Богородицы, простоявшей будто бы больше ста шестидесяти лет и уничтоженной пожаром около 1160 г. Ряд летописей упоминают о миссионерской деятельности в Ростове князя Бориса (сына Владимира) и епископа Илариона, соперничавшего с Федором в праве считаться первым ростовским святителем и создателем Успенского храма. Знаменательно, однако, то, что, несмотря на преизбыток крещений Ростово-Суздальской земли, в летописании так и не сложилось «канонического» рассказа о крещении жителей Ростова, подобного повестям о крещении киевлян и новгородцев, и, например, Ростовский (Хлебниковский) летописец, говоря об обращении своих соотечественников, почти дословно повторяет статью Повести временных лет под 988 г. о крещении киевлян. Более того, бодрые заявления летописей о триумфальном шествии христианства по Ростово-Суздальской земле и «радости велией», царящей в сердцах туземцев, очень плохо вяжутся с мрачными оценками положения вещей в этом крае, имеющимися в житийной литературе. Составители житий первых ростовских чудотворцев — епископа Леонтия (60-е — начало 70-х гг. XI в.) и монаха Авраамия (XII в.?) — не скрывают, что их предшественники, епископы Федор и Иларион, весьма мало преуспели («ничтоже успе») в деле просвещения язычников и вскоре после прибытия в Ростов вынуждены были оставить кафедру по причине крайней враждебности местного населения: «не терпяще неверия и досаждения людей, избегоша». То же противоречие наблюдаем в известиях о христианизации Муромской земли. Если Воскресенская и Никоновская летописи сообщают о крещении муромцев князем Владимиром (статья под 1471 г.), то Житие Константина Муромского говорит о полном провале христианской миссии, которую, согласно этому источнику, возглавил князь Глеб Владимирович. Получив от отца благословение на княжение в Муроме, Глеб «поиде… ко граду Мурому и став под градом, и в Муроме граде неверные люди многие исполчишася и укрепишася, и стояв под градом Муромом и отиде. И невернии людие князю Глебу не здашася, и благоверный князь Глеб тех неверных людей не одолев, от града Мурома отиде 12 поприщ и жит ту… в пределех муромских два лета», то есть до своей мученической кончины в 1015 г. Безусловно, именно такой прием и встречали христианские просветители Ростово-Суздальской и Муромской земель во времена Владимира. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |